Научно-философское общество
Мир через Культуру

Текст вечера, посвященного Андрею Белому

«Я не профессионал, я просто ищущий человек; я мог бы стать и ученым, и плотником. Говорить о себе как о писателе мне неловко и трудно… Стань я резчиком, вероятно, с тем же пафосом я отдался бы деталям искусства резьбы: вдохновение ведь сопутствует человеку; всё есть предмет творчества»

Андрей Белый родился 14 октября 1880 года в семье знаменитого математика, профессора Московского университета Николая Васильевича Бугаева. Отец Андрея Белого – профессор, математик, был известнейшим лицом в науке, являлся деканом физико-математического факультета в Московском университете, его знали и ценили виднейшие математики Европы. Дом их находился на Арбате, где проживала московская профессорская элита.

У Бори Бугаева – так звали будущего поэта Андрея Белого – была и кормилица, и няни, и гувернантки, немецкие и французские;

Запечатленный на фотографиях ясноглазый нервный мальчик с шапкой пышных волос, жил в замкнутом мире семьи, почти без товарищей. Даже гулять его водили по раз навсегда заведенному маршруту.

Отец видит в сыне будущего ученого, математика, тихонько подсовывает ему научные книги, но мать же сокрушается по поводу того, что у мальчика большой лоб и что он действительно может вырасти ученым.

Она желает, чтобы сын шел стезею артиста, будучи сама неплохой пианисткой. Впоследствии Андрей Белый писал, что он возрос на музыке, что мать играла ему в детстве Бетховена, Шопена, Шумана и что звуки фортепиано действовали на него необыкновенно.

«Отец – первый мне встретившийся идеологический спутник, поведший меня по годам: к рубежу двух столетий».

«…основы естественнонаучного мировоззрения через отца, можно сказать, затопляли воздух нашей квартиры; из речей отца и его друзей, профессоров химии, физики, биологии, на меня ушатами изливались лозунги дарвинизма, механического мировоззрения, геологии и палеонтологии..»

Мальчика определили в лучшую частную московскую гимназию Льва Ивановича Поливанова, одаренного педагога-энтузиаста. Белый писал о Поливанове:

«Он не надевал на себя, так сказать, особого нравственно-воспитательного костюма, когда действовал среди воспитанников, не становился на педагогические ходули, он был в классе и пансионе таким же, как у себя в кабинете, и его отношения к воспитанникам были чрезвычайно похожи на его отношения к собственным его детям. Это была натура цельная во всем и везде. Он был педагог –художник и педагог – мыслитель

Интеллектуальная атмосфера гимназии воздействовала на всех учеников.

Будущий Андрей Белый увлекался, даже в ущерб занятиям, историей философии, штудировал труды немецкого философа идеалиста Шопенгауэра, вникал в писания древних мудрецов Индии и Китая, перечитал всех русских классиков. Он стал поклонником поэтов новой литературной школы в России – «декадентов»: Бальмонта, Брюсова, Мережковского. Они привлекают и завораживают его.

По окончании гимназии в 1898г. Борис Бугаев поступает на физико-математический факультет Московского Университета, на естественное отделение. Позднее он учится и на историко-филологическом факультете, а пока он занимается химией, работает в университетской лаборатории, его ждет по общему мнению, будущее ученого-биолога.

«Будучи сыном профессора математики, в отрочестве я более всего увлекался проблемами точного знания…Увлечение музыкой и попытка стать композитором впервые приблизили мне искусство, которое постепенно перевесило во мне интерес к точной науке. Долгое время музыка заслоняла мне писательский путь».

Однако юношу все более захватывает словесное творчество. Никому пока не признаваясь, он пишет стихи и набрасывает своеобразную поэму в прозе – «Симфонию», где стремится произвести формы музыкальных произведений. Ритмика поэмы, строй фразы, напоминал строфику Евангелия, а полный фантазмов сюжет делали эту вещь чтением для избранных, для близких автору людей, которые ее восторженно приняли.

«Я не стремился печататься. Первое мое произведение было написано в полушутку для чтения друзьям за чайным столом. Рукопись попала к Валерию Брюсову, друзья открыли во мне талант; книга вышла в печать почти вопреки моему желанию. Обстоятельства открыли дорогу писателя; сложись они иначе, был бы я композитором или ученым.

Я колебался: кто я? Композитор, философ, биолог, поэт, литератор иль критик?

В те годы чувствовал пересечение в себе: стихов, прозы, философии, музыки; Знал: одно без другого – изъян; а как совместить полноту – не знал; не выяснилось: кто я? Какие-то силы толкались в груди, вызывая уверенность, что мне все доступно, и что от меня зависит себя образовать. Предстоящая судьба видилась клавиатурой, на которой я выбиваю симфонию.

Семья Михаила Сергеевича Соловьева квартировала в одном доме с семьей Бугаевых и жена его, Ольга Михайловна, горячо покровительствовала Боре Бугаеву. Чуткая, одаренная женщина, она жила интересами искусства, занималась живописью, переводами, была настроена на мистическую, декадентскую волну. И дом Соловьевых был духовным приютом начинающего поэта. Там поддержали его, признали в нем писателя.

«Квартира Соловьевых связалась мне с авторством. Не будь Соловьевых, «писатель» к 1903 году совсем бы исчез с горизонта, но Соловьевы меня тут поддержали всемерно… Семья Соловьевых втянула в себя силы моей души; Михаил Сергеевич Соловьев – третий по счету жизненный спутник, не только оставивший след, но и формировавший жизнь; он был гипсовый негатив: что во мне стало выпукло, то в нем жило вогнуто.

Михаил Сергеевич придумывает мне псевдоним «Андрей Белый» и делается моим крестным отцом в литературном крещении.»

В начале 20 века Россия оказалась пространством двух революций – Духовной и социальной.

Совпадении во времени и пространстве двух революций, несомненно, представляло собой определенную загадку, за которой стояли какие-то движения самой космической Эволюции. Именно Духовная революция, скрытая от многих глаз внешними катаклизмами, разрушениями и кровавыми столкновениями социальной революции, положила начало формированию на планете Земля нового мышления.

Духовная революция, в отличии от социальной, набирает свою энергетику медленно, ибо связана с консервативными явлениями человеческого Духа, как мышление и сознание. Она стала себя проявлять уже в начале XX века новой мыслью философов Серебряного века. На смену старого мышления и сознания шло новое, космическое, более высокого измерения.

Поэты-философы Серебряного века, представляли первый поток новой мысли, стремились к осмыслению таких понятий, как «иное измерение», Высшее, Дух человека, его сознание. Они искали иные подходы к вечным философским понятиям, как Дух и материя…Дух и косная материя – противоположения, взаимодействие которых заполнило духовно-культурное пространство России на рубеже двух веков. В своих записях он отмечает, что «…его начинают интересовать проблемы гипнотизма, спиритизма и оккультизма».

«С 1901г. особенно подчеркнулся во мне интерес к лицам, интересующимся религиозно-философскими проблемами; догматы религий мало интересовали меня, но типы «религиозников» притягивали…»

В студенческие годы вокруг Белого складывается кружок его друзей – юных философов, поэтов. Они вошли в историю литературы как московские «аргонавты» – по стихотворению А.Белого «Наш Арго», в котором говорилось об искателях золотого руна – героях древнегреческого мифа. Все они искали в ту пору чего-то нового, небывалого. Быт отцов, старое искусство, весь уклад тогдашней жизни вызывал в этих юношах чувство неудовлетворенности и протеста.

В основе взглядов «аргонавтов» на жизнь лежала религия, заветы христианства. Дух, а не материю считали они движущей силой Вселенной.

«Пожаром склон неба объят…
И вот аргонавты нам в рог отлетаний
трубят…

Внимайте, внимайте…
Довольно страданий !
Броню надевайте
из солнечной ткани !

Зовёт за собой
старик аргонавт,
взывает
трубой
золотою:
«За солнцем, за солнцем, свободу любя,
умчимся в эфир
голубой!…

Старик аргонавт призывает на солнечный пир,
Трубя,
в золотеющий мир».

Это были религиозно мыслившие мечтатели, мистики. Они жили во власти таинственных, неясных предчувствий, ощущая рубеж столетия как залог грядущих духовных перемен для всего человечества. Им мерещился вселенский переворот, преображение человеческого рода, новый приход спасителя Христа.

Опять с несказанным волненьем
я ждал появленья Христа.
Всю жизнь меня жгла нетерпеньем
старинная эта мечта.

Недавно мне тайно сказали,
что скоро вернется Христос…
Сегодня раздался вдруг зов,
Когда я молился, тоскуя…»

Взор философа устремлен к небу. Видимый же мир, материя, – лишь оболочка для проявления Софии. Светлое начало мира – Вечная женственность, София Премудрость, – пройдя через катаклизм, катастрофу, в скором времени восторжествует, принеся человечеству гармонию истины, добра и красоты. Земле и небу предстоит скоро встретить величайшие события.

Андрей Белый ждет очистительной грозы и всеобщего духовного перерождения Приход Христа уже «при дверях», «нежданное близится», со светлой уверенностью пишет он в 1901 году.

«Солнцем сердце зажжено.
Солнце – к вечному стремительность.
Солнце – вечное окно
в золотую ослепительность.

В сердце бедном много зла
сожжено и перемолото.
Наши души – зеркала,
отражающие золото».

«Я засыпал…(Стремительные мысли
Какими-то спиралями неслись:
Приоткрывалась в сознающем смысле
Сознанию неявленная высь) –

И видел Духа…Искрой он возник…
Как молния, неуловимый лик
И два крыла – сверлящие спирали –
Кровавым блеском разрывали дали.

Открылось мне: в законах точных чисел,
В бунтующей, мыслительной стихии –
Не я, не я – благие иерархии
Высокий свой запечатлели смысл.»

В эти годы А.Белый верит в существование земного и потустороннего, высшего мира в превосходство интуиции над разумом, об искусстве и поэтическом слове как «откровении», дающему доступ за грань сущего, в инобытие.

«Смысл искусства только религиозен», – пишет Белый. Последняя цель искусства – пересоздание жизни. Стремления поэта носят мечтательный, мистический характер. Поэт чувствует себя пророком, возвещающим людям новую, светлую правду. Белый писал:

«Когда к Степану Разину пришли, чтобы исполнить приговор, он нарисовал лодочку на стене и, смеясь, сказал, что уплывет на ней из тюрьмы. Глупцы ничего не понимали, а он знал что делал. Можно всегда быть аргонавтом: можно на заре обрезать солнечные лучи и сшить из них броненосец из солнечных лучей. Это и будет корабль Арго; он понесется к золотому щиту Вечности – к Солнцу – к золотому руну.»

А.Блок, знавший о кружке московских «аргонавтов», писал в 1903 году об Андрее Белом: «Мистики совсем не юродивые, не «олухи царя небесного», а только разряд людей, особенно ярко и непрерывно чувствующих связи с «Иным», притом чувствующих не только в минуту смерти, а на протяжении всей жизни».

С А.Белым Марина Цветаева встречалась не один раз, начиная с юношеских лет, относилась к нему с большой теплотой, немножко как к ребенку; талант его очень чтила. М.Цветаева писала:

«В жизни символиста все – символ. Не-символов – нет. Символизм – меньше всего литературное течение» По ее убеждению это прежде всего мировоззренческая система, духовный комплекс; это прежде всего человеческая сущность, определенный строй мыслей, чувств, поведения. И Андрея Белого она воспринимала как олицетворение символизма, явленную в «строе души», личности поэта.

В 1904 году в жизни Андрея Белого произошло большое событие: он встретился с Александром Блоком.

«Начали мы переписку, скрестив свои письма; внезапная мысль его и меня в тот же день : ему – написать мне; мне – написать ему; Так: когда распечатывал я его синий конверт и читал извинение в том, что, не будучи лично знаком, он мне пишет, он тоже читал извинения мои, что не будучи лично знаком, я пишу ему. Письма эти пересеклись в дороге; так неожиданно для нас обоих началась наша переписка.»

Александр Блок был родственником Соловьевых, его знали с детства и с восторгом читали его еще нигде не напечатанные стихи. Стихами Саши Блока без конца восхищался и Белый, находя в них огромную близость настроений.

И вот, приехав из Петербурга в Москву, Блок явился с визитом к Белому на Арбат – розовый с мороза, голубоглазый, стройный, в элегантном студенческом сюртуке, а рядом с ним, с пышной муфтой в руках, золотоволосая, его жена, Любовь Дмитриевна Менделеева. Так завязалась на всю жизнь – горячая, неистовая, дружба-вражда, принесшая обоим поэтам немало душевных мук, полная взаимного отталкивания и взаимного притяжения.

Издалека каждый из них представлял другого до встречи в Москве не таким, каким он был в жизни. Велика была разница в темпераментах поэтов: замкнуто-сосредоточенный, немногословный, застегнутый на все пуговицы Блок и порывистый, говорливый, развинченный, весь в излияниях и философских импровизациях, – Белый. Сложны были в дальнейшем их взаимоотношения литературно-идейные, еще сложнее – личные. Андрей Белый влюблен в жену Блока.

«Многое было, одного не было – идиллии, не было «Блок и Белый», как видят нас сквозь призму лет. Мало кто мне так бывал близок, как Блок, и мало кто был так ненавистен, как он. В 1905 году обнаружилась глубокая трещина между нами, ставшая в 1906г провалом, через который перекинули было мы мост….Лишь со временем изжилась эта трещина, выравнялась зигзагистая линия наших отношений в ровную, спокойную, но несколько далековатую дружбу.

Я его ценил как никого; Блок мне причинил боль; он же не раз с горячностью оказывал и братскую помощь.»

Многие произведения Блока, стихи о России, поэму «Двенадцать» – Белый считал гениальными. И смерть Блока в августе 1921г. воспринял как личное горе. Много раз он рисовал образ Блока в своих мемуарных работах, считая его «неотъемлемой частью» своей души.

Строгий в оценках Брюсов записал в своем дневнике, когда Белому было всего 22 года: «Это едва ли не интереснейший человек в России. Поэт, мыслитель, критик, теоретик искусства, иногда бойкий фельетонист, Андрей Белый – одна из замечательнейших фигур современной литературы»,

Первый стихотворный сборник Андрея Белого под названием «Золото в лазури», вышел в 1903 году; он полон юношеского пыла и романтики. Стихи красочны, ярки, праздничны, в них ликующая атмосфера предчувствия чуда:

Солнца контур старинный,
Золотой огневой,
Апельсинный и винный
Над червонной рекой.

От воздушного пьянства
Онемела земля.
Золотые пространства,
Золотые поля.

Озаренный лучом, я
Опускаюсь в овраг.
Чернопыльные комья
Замедляют мой шаг.
От всего золотого
К ручейку убегу –
Холод ветра ночного
На зеленом лугу.

……………………………………………

Золотея, эфир просветится
И в восторге сгорит.
А над морем садится
Ускользающий, солнечный щит

Солнца контур старинный,
Золотой огневой,
Апельсинный и винный
Убежал на покой.

Нет сиянья червонца.
Меркнут светочи дня
Но везде вместо солнца
Ослепительный пурпур огня.

Сборник «Золото в лазури» был свеж и оригинален. В нем уже видна самобытность его поэтического языка, особая чуткость Белого к фонетической стороне стиха, игре звуками. Молодой поэт нашел свои ритмы, оригинальные акценты. Он неустанный экспериментатор и словотоворец, серьезно повлиявший на русскую прозу 20 х годов. Свободный стих и другие новшества Белого впоследствии развил Владимир Маяковский, став писать лесенкой.

В волне
Золотистого
Хлеба
По-прежнему ветер бежит

По-прежнему
Нежное
Небо
Над зорями грустно горит.

В безмирные
Синие
Зыби
Лети, литургия моя!

Из светочей,
Блесков,
И молний, –
Сотканная, – плачет душа.

Все – вспомнилось: прежним приветом
Слетает
В невольный
Мой стих –

Архангел, клокочущий светом,–
На солнечных
Крыльях
Своих.

«Мне всю жизнь грезились какие-то новые формы искусства, в которых художник мог бы пережить себя слиянным со всеми видами творчества. Книга теснила меня, мне в ней не хватало и звуков, и красок. Отсюда и опыты с языком, отсюда и интерес к народному языку, еще сохранившему целину жизни. Мне тесно в книге, и, заключенный в нее, невольно шатаю я ее устои».

Белый всю жизнь чувствовал себя более композитором, нежели писателем; многие его стихи и проза слагались как музыкальные произведения; Для него главным «принципом сложения» произведения был «не письменный стол, а запись на ходу сложенного». Белый признавался, что работа на воздухе, телесные движения, ходьба, гимнастика, диктовали ему ритмы его стихов и прозы: «Высекается упругое слово как бы из упругости мышц». Бывая в имении отца, в Тульской губернии, поэт рассказывал:

«В час склонения солнца я всегда садился верхом на лошадь и отдавался в седле чувству полета, останавливаясь на миг, чтобы только занести несколько слов в записную книжку. Я вглядывался в облака, в небо, в нивы; меня волновали оттенки воздушных течений».

Поле – дом мой. Песок – мое ложе.
Полог – дым росянистых полян.
Загорбатится с палкой прохожий –
Приседаю покорно в бурьян.

Ныне, странники, с вами я; скоро ж
Дымным дымом от вас пронесусь–
Я – просторов рыдающий сторож,
Исходивший великую Русь.

«Одна из особенностей моих, как писателя, коренится в привычке, усвоенной с юности, я более слагал свои тексты, чем их писал за столом, и, подбирая слово к слову, я записывал сложенные фразы в полях, на ходу… Главенствующая особенность моих произведений есть интонация, ритм, пауза дыхания, передающая жест говорящего. Я или распевал в полях свои стихотворные строчки или бросал их невидимым аудиториям: ветру. Все это не могло не повлиять на особенности моего языка. Он очень труден для перевода, он взывает не к быстрому чтению глазами, а к медленному, внутреннему произношению. Читатель, летящий взглядом по строке, не по дороге мне.»

А.Белый производил огромное впечатление на слушателей. Выступая перед аудиторией, он воздействовал на нее своим душевным жаром, необыкновенной динамикой жеста. «В жесте раскрывается смысл звука» – говорил он. Про одну из таких горячих бесед-импровизаций Белого, наблюдавшая ее Марина Цветаева писала, что это было не просто словесное вдохновение, а некий танец. Белый будто летал «в сопроводительном танце сюртучных фалд, старинный, изящный, изысканный, птичий – смесь магистра с фокусником….с отдельной жизнью своей дирижерский спины»

Существует превосходный силуэт работы художницы Кругликовой, где Белый изображен за кафедрой лектора в почти летящей позе: Руки Белого , «множась, как крылья у шестикрылого Серафима, взлетают над головой и внезапно исчезают, – выкинутые вперед, они превращаются в два смертоносных копья…»

Вот берлинская зарисовка Вадима Андреева, относящаяся к 1922г.: «Мальчишеская легкость походки, гармония жестов, – он рассекал воздух, сопровождая каждое слово новым крылатым движением. Мягкое лицо с резкими ораторскими морщинами, лоб, окруженный пухом белых сияющих волос, могло показаться старым – ему в то время было сорок два года, – но , как только он вставал и начинал ходить по комнате, ощущение возраста исчезало».

Мечты поэта о неземном, о близком духовном спасении и преображении восприняты костным миром как блажь, чудачество больного человека. Позднее, спустя несколько лет, тень сомнения и разочарования в скором преображении мира вторгнется в его сознание.

Тема изгнанника легла в основу его второго стихотворного сборника «Пепел», который явился зенитом поэтической работы А.Белого. Сборник вышел в 1909г.в пору реакции России.

Революция сильно встряхнула поэта, заставила пристально вглядеться в русскую действительность, задуматься о судьбах народа. Белый был свидетелем расстрела рабочей манифестации в Петербурге, восстания рабочих в Москве, боев на Пресне. А затем наступило гнетущее время столыпинской реакции – это порки и виселицы, массовые казни, ссылки революционеров в Сибирь. А.Белый увидел придавленную, погрязшую в нищете и невежестве русскую деревню, увидел город, раздираемый борьбой классов с грозящей близкой катастрофой, почувствовал трагедию жизни. В одном письме 1907г. Белый передавал свои ощущения от русской деревни той поры:

«Свинцовое небо безмерные пространства, странники, пересекающие даль полей, и надо всем этим что-то доисторически древнее, темное: страшна русская деревня средней полосы. Кругом – ничего: деревни – косматые звери, изрыгающие дым; в поле подсвистывает, подплясывает, подслушивает – сухой бурьян лихой (в сердце вонзит он колючий шип). Боюсь за Россию».

Косматый, далекий дымок.
Косматые в далях деревни.
Туманов косматый поток.
Просторы голодных губерний.

Просторов простертая рать:
В пространствах таятся пространства.
Россия, куда мне бежать
От голода, мора и пьянства.

Картины города порождают тревогу и страх, предчувствие близкой катастрофы. «Толпы с фабрик», дым фабричных труб, «тучи кровавых знамен»:

Толпы рабочих в волнах золотого заката.
Яркие стяги свиваются, плещутся, пляшут.

Темною лентой толпа извивается,
Скачут драгуны.

Вдоль оград, тротуаров, – вдоль скверов,
Частый, короткий
Треск
Револьверов.

Свищут пули, кося…
Глуше напев похорон
Пули и плачут, и косят.
Новые тучи кровавых знамен –
Там, в отдаленьи – проносят.

Но А.Белый всегда верил в лучшее будущее родины:

«Россия – страна мировая, чудесная, не закрепленная, будущая. Верю в Россию: Она – будет!.. Будут люди. Будут новые времена и новые пространства, – Россия – большой луг, зеленый, зацветающий цветами.»

Рыдай, буревая стихия,
В столбах громового огня!
Россия, Россия, Россия –
Безумствуй, сжигая меня!

В твои роковые разрухи,
В глухие твои глубины, –
Струят крылорукие духи
Свои светозарные сны.
Не плачьте: склоните колени
Туда – в ураганы огней,
В грома серафических пений
В потоки космических дней!

Пусть в небе – и кольца Сатурна,
И млечных путей серебро, –
Кипи фосфорически бурно,
Земли огневое ядро!

И ты, огневая стихия,
Безумствуй, сжигая меня,
Россия, Россия, Россия –
Мессия грядущего дня!

А.Белый заявлял, что жизнь в России, вопреки голоду, холоду, тифу, – «свет победы сознания», и что Москву он видит лабораторией будущих, может быть, в мире невиданных форм.

Историки и литераторы придерживаются мнения о том, что талант Андрея Белого с наибольшим эффектом проявился в его художественной прозе. Она одна в наследии Белого составила бы много томов.

«Мои книги вызывали резкие разногласия, одни из читателей явно переоценивали меня, а другие силились смешать меня с грязью. Меня принимали те, кто читал меня медленно, как бы внутренним голосом воспроизводя текст, кто мелькал по строкам глазами, тому я был непонятен.

Прошло тридцать лет, а я остаюсь в той же позе спорного писателя. Тематика моих произведений меняется. Симфоний я уже не пишу – пишу романы, и то же разделение мнений сопровождает появление моих книг. Месяца два назад вышел мой роман «Маски», и я слышу то же, что выслушивал тридцать лет назад при выходе книги «Симфония»: «непонятно».

Вышедший в 1909г. сборник стихов «Урна» был следствием занятий Белого новейшими философскими учениями, отличаясь абстрактностью тематики, отвлеченностью, книжностью. Эти увлечения проходят через всю его жизнь. Он судорожно метался от одной философской доктрины к другой. – Как говорил о поэте один из критиков: «Белый всю жизнь носился по океанским далям своего собственного «я», не находя берега, к которому можно было бы причалить»

«Решительным моментом в перемене всей тональности творчества оказалась мировая война, пережитая мною в Швейцарии. Здесь я постиг и внутренне отряс прах старого мира.»

В годы первой мировой войны, жизнь А.Белого складывалась очень несчастливо. В ту пору он был заворожен проповедью немецкого мистика-антропософа Рудольфа Штейнера; он слушает курс лекций Штейнера и принимает окончательное решение связать свою судьбу с антропософией. Об испытанном тогда состоянии мистического озарения Белый вспоминает:

«…я переживаю неимоверный взлет; события ежедневные приобретают для меня какой-то преобразовательный смысл…;…наступает день моего рождения мне исполняется 33 года; я чувствую: возраст мой ответственный. В эти дни мне очень много открывается во внутреннем пути..»

Дорнах – антропософский центр, селение в Швейцарии, где жил Рудольф Штейнер (1861-1925г.) – основатель и теоретик религиозно-мистического учения антропософии – о проникновении в «потустороннее» и в духовную сущность человека. Р.Штейнер утверждал, что особой духовной дисциплиной приобщает своих учеников к познанию высших тайн, к контактам с потусторонними силами и таким образом ставит их на уровень богочеловека. А.Белого привлекала заложенная в доктрине Штейнера идея личного совершенствования, выявление высшей божественной сущности человека как основа всемирного единения людей.

А.Белый вместе со своей женой Асей Тургеневой приобщается к общине Штейнера в феврале 1914 г., в которой существовала секретность и строгое подчинение «учителю». В Дорнахе, близ Швейцарского города Базеля, он принимает участие в работе над постройкой богато украшенного антропософского «храма Иоанна», воздвигавшегося по рисункам Штейнера, живет в антропософской коммуне. Почти оставив литературное творчество, Белый трудится там как резчик по дереву. Он покинул общину Штейнера лишь в августе 1916 г. и, истосковавшись по родине, вернулся Россию.

«С радостью встретил я Октябрьскую революцию. С тех пор сфера моей работы внутри СССР».

В годины праздных испытаний,
В годины мертвой суеты –
Затверденей алмазом брани
В перегоревших углях – Ты

Из моря слез, из моря муки
Судьба твоя –видна, ясна:
Ты простираешь ввысь, как руки,
Свои святые пламена.

Бурный 1917 год, словно высокая волна, подхватил и понес Белого по грозному морю русской жизни. Он видел Россию – страну в «грозе и буре» – как вожатого всех народов, как царство духовного мира, как Мессию. Огневым ядром Земли называл он Россию.

«Встань, возликуй, Восторжествуй, Россия!
Грянь, как в набат, –
Народная, свободная стихия
Из града в град!»

«…с 1918 и до 1921 года я увлекался культурно-просветительской работой и отчасти педагогической, отдавал все время публичным лекциям, чтению курсов, ведению семинаров и научно-исследовательской работе. Лишь с 1924 года я вернулся к литературе вполне. И с той поры много и упорно работаю как писатель.»

Не позволяя себе ни на йоту заносчивости и барственности, он старался войти в русло литературно-художественной жизни Советской России. В том же 1917г. Белый знакомится с Сергеем Есениным, печатается вместе с ним на страницах сборников «Скифы», восхищается стихами Есенина, называя его «громадный и душистый талант». Есенин же считал Белого одним из своих учителей, посвятил ему поэму «Преображение». Высоко ценя его творчество, он проявлял к писателю особую нежность. С уважением смотрит Белый и на работу Маяковского, понимая масштабы его дарования.

Как в творчестве многих поэтов революционной поры, в стихах Белого наличествовал своеобразный космический аспект. Ему присуще постоянное и глубокое чувство космоса, чувство неба, солнца.

«Мне вечность – родственна» – писал он. Солнце было для него олицетворением Вечности, символом животворящих сил, обновления. И революцию он воспринимал как революцию духа, полагая,

что некие бури в мироздании, в неизведанных просторах, посылают свои сигналы на охваченную мятежами Землю. Все стихи 17 года о России буквально пронизаны космическими образами.

Во взволнованной беседе с Вадимом Андреевым Белый говорил о земных цветах как повторении цветов небесных – протуберанцев и огненных вихрей.

«Орхидеи и канны – напоминания об огнях космической сферы. Цветы – это видимые жесты уже невидимого огня.»

В человеке он чувствовал порождение космоса. Человек существует на пограничной полосе мира реального и мира высшего, потустороннего; он сопричастен гармонии мировой жизни, человек приходит на Землю, уже некогда побывав на ней;

«Я – сын эфира, Человек» – сказал А.Белый в одной из поэм.

Осенью 1921г.. испросив разрешение на выезд за границу, Белый уезжает в Берлин. Он хотел восстановить отношения с Асей Тургеневой, оставшейся в антропософской общине. Из-за переживаний личной драмы, а также разрыва со Штейнером, он впал в состояние тяжелой душевной депрессии. Марина Цветаева вспоминает:

«Я впервые увидела Белого в его основной стихии: в полете, в родной и страшной его стихии – пустых пространств, потому и руку взяла, чтобы еще удержать на Земле. Рядом со мной сидел пленный дух.

Не знаю его жизни до меня, знаю, что передо мной был затравленный человек. Затравленность и умученность ведь вовсе не требует травителей и мучителей, для них достаточно самых простых нас, если только перед нами – не-свой: негр, дикий зверь, марсианин, поэт, призрак. Не-свой рожден затравленным.

Восхищаться стихами – и не помочь поэту! Пить воду и давать источнику засоряться грязью, не вызволить его из земной тины, смотреть, руки сложа, и даже любуясь его «поэтичной» зеленью. Слушать Белого и не пойти ему вслед, не отблагодарить его за то, что он – есть.

Торопливый, порывистый, неистовый, легковерный и одновременно мнительный, А.Белый постоянно жил крайне напряженной духовной жизнью. Впадал в тяжелые депрессии, но мог запоем работать долгие недели в уединении

«До самозабвения в иные моменты отдавался я своему ремеслу, в другие же моменты забывал о писательстве.Я никогда не читаю стихов И никогда их уже не пишу. Раз в три года – разве это поэт? Стихи должны быть единственной возможностью выражения и постоянной насущной потребностью, человек должен быть на стихи обречен, как волк на вой. Тогда – поэт».

Писатель Вл.Лидин, часто встречавшийся с поэтом в его закатные годы, писал: «Андрей Белый пишет…весь какой-то взвихренный, словно вот-вот закрутится в спираль, с нимбом волос вокруг лысеющего черепа, он отбрасывает на пол, рядом с письменным столом, лист за листом, исписанные крупным, нервным , косо летящем почерком. Лист за листом вылетает из-под его руки с короткими промежутками, напоминая работу печатной машины. Тонкая, худая рука Белого не поспевает за выражением мысли. Сколько времени понадобилось, чтобы исписать это огромное количество бумаги, лежащей на полу? Неделю, месяц? Нет, одно утро. Ему нужна, может быть диктовальная машина, но все равно выраженная вслух мысль отстает от ее полета».

Все последнее десятилетие Белого было отдано непрерывному труду. Он упорно вновь и вновь перерабатывает свои прежние стихи, создавая вместо них по сути новые вещи, пишет многотомный роман « Москва», работает над мемуарами.

Не раз Белый выезжал в Крым, жил и работал у подножья генуэзской крепости в Судаке, в Коктебеле у М. Волошина. Для Белого Волошин стал «воплощением идеи Коктебеля»,

а Дом поэта – «гипсовым слепком с его живого, прекрасного человеческого лица». Атмосфера высокой духовности распространялась на весь дом, на весь Коктебель, не побоимся сказать вслед за Белым – на всю Россию и Европу. Это место встреч, общения и отдыха многочисленных обитателей дома.

А.Белый провел в Коктебеле все лето 1924 года. В письмах к друзьям сообщал о том, какой была в эти месяцы жизнь в доме, он писал: «Дом поэта, духовный центр Коктебеля, мощный магнит, притягивающий к себе всех творческих людей.» Белый сам участвовал во многих литературных конкурсах, возглавлял жюри по оценке лучшего стихотворения на заданную тему. В мастерской Белый выступал с чтением драмы «Петербург», поэмы «Первое свидание», с рефератом о Боке, с лекциями. Здесь же Белый беседовал с Волошиным о стихотворной технике, рассказывал о своих занятиях стихом Пушкина.

Всев. Рождественский в сентябре 1930 года писал из Коктебеля: «Здесь гостил Андрей Белый, поразивший меня огненной молодостью своего духа, необычайной внешней оживленностью, пародоксальностью суждений и голубым пламенем совершенно юношеских, немного раскосо поставленных глаз…Давно уже, со времен Блока, не встречал я человека с такой яркой, взвихренной костром, душой.»

Умер Андрей Белый «от солнечных стрел», согласно своему пророчеству 1907 года,(стихотворение «Друзьям»), т.е. от последствий солнечного удара, случившегося с ним в Коктебеле, на даче Волошина.

В мемуарах Белый определил это стихотворение как эпитафию себе.

«Золотому блеску верил,
А умер от солнечных стрел.
Думой века измерил,
А жизнь прожить не сумел.

Не смейтесь над мертвым поэтом:
Снесите ему цветок.
На кресте и зимой и летом
Мой фарфоровый бьется венок.

Любил только звон колокольный
И закат.
Отчего мне так больно, больно!
Я не виноват.
Пожалейте, придите;
Навстречу венком метнусь.
О, любите меня, полюбите –
Я, может быть, не умер, быть может, проснусь –
Вернусь!

Таким запомнила его М.Цветаева: «Перед смертью Белый попросил кого-то из друзей прочесть ему эти стихи, этим в последний раз опережая события.

Господа, вглядитесь в последний портрета Андрея Белого в «Последних новостях»: Вот на вас по каким-то мосткам, с тростью в руке, в застывшей позе полета – идет человек. Человек? А не та последняя форма человека, которая остается после сожжения: дохнешь – рассыпется. Не чистый дух? Не знаю, как другие, я, только взглянув на этот снимок, сразу назвала его: переход. Лицо. Человеческое? О нет. Глаза – человеческие? Вы у человека видели такие глаза?

На нас глядит лицо духа, с просквоженными тем светом глазами. На нас – сквозит.

Так, а не иначе, тем же шагом,…с той же тростью…по тем же мосткам и так же перехода не заметив, перешел Андрей Белый на тот свет. Этот снимок – астральный снимок.

«Он не собой был занят, а своей бедой – бедой своего рождения в мир. Не эгоист, а эгоцентрик боли, неизлечимой болезни – жизнь, от которой вот только 8 января 1934 года излечился.»

Смерть писателя была осознана современниками как завершение целой эпохи. Такой человек и поэт, как Андрей Белый, такая психология могли возникнуть на рубеже двух веков. Как сказала М.Цветаева, А.Белый – не просто «пленный дух», а человек, неизбежно несущий на себе печать болей и бед своего времени.

Так ушел из жизни один из самых беспокойных и ищущих людей в русском искусстве 20 века, и в то же время один из самых загадочных , до сих пор мало изученных. Человек, о котором А.Блок сказал: «Он такой же , как всегда: гениальный, странный».

В программе использованы слайды картин Н.К. Рериха, С.Н. Рериха., М.К. Чюрлёниса, А.Л. Чижевского, художников группы «Амаравелла»